— Александр Владимирович, в Казахстане и Белоруссии вслед за Украиной нарастают антироссийские настроения. Или, аккуратнее выражаясь, нарастает отчуждение от России. Чаще вспоминаются старые обиды, всё более активно кроится «суверенная» история, в которой русские казахам больше не друзья, и так далее. Я не раз уже говорил об этом с вашими коллегами. Они рассуждали о причинах такого явления (разумеется, обнаружился большой разброс мнений и оценок «кто виноват»). А с вами мне хотелось бы обсудить другую тему: что Россия могла бы с этим сделать и почему не делает. Поговорить о «мягкой силе» больших государств. О том, почему в одних случаях она эффективна (считается, например, что американская soft power даёт высокие результаты), а в других, как видим, нет.
На этот вопрос, кстати, есть совсем простые ответы. Например, недавно я спросил у своей бывшей ученицы, которая теперь звезда казахстанской журналистики: почему ты продвигаешь в своих заметках «западные ценности», чем они лучше наших? Она ответила — потому, что в Брюссель, Женеву и Вашингтон меня приглашают, оплачивают поездки, а в Москву не приглашают.
— Разговор о «мягкой силе» всегда интересен. Безусловно, это важнейшая составляющая в политике как крупных стран, мировых и региональных держав, так и маленьких государств. Каждый при этом решает свои задачи. Это очень многосоставное, сложное понятие, включающее в себя целый ряд концептуальных положений, различный инструментарий и разные методы. В последние годы в России наметилось оживление интереса к «мягкой силе», к таким ее проявлениям как публичная дипломатия, информационная политика, однако зачастую кроме общих фраз, мы мало слышим конкретных рецептов, как улучшить, укрепить «мягкую силу» России.
Напомню, что распад СССР привел к колоссальным трансформациям того региона, который мы сегодня называем постсоветской Евразией или постсоветским пространством. Конечно, ни о какой полноценной политике по привлечению к себе, по созданию позитивного имиджа России посредством «мягкой силы» в ранние 90-е речи быть не могло. Россия просто забросила это направление. Не соглашусь при этом, что тогда уделялось второстепенное внимание всему постсоветскому пространству. Россия сыграла большую роль в Таджикистане, Приднестровье, Карабахе. Москва активно содействовала прекращению конфликтов, но системной политики в отношении всего региона не было. В загоне была и «мягкая сила», работа с соотечественниками. Однако потом, в конце 90-х, внимание к различным формам «мягкой силы» стало расти. Но мы так и не смогли вывести работу в области «мягкой силы» на системный и эффективный уровень. Сегодня мы много слышим о том, что Россия работала с элитами, а не с гражданским обществом, что наша «мягкая сила» имела персонифицированный характер, и зачастую персоны, на которые мы ориентировались, нас подводили, по большому счету просто перекупались.
Во-вторых, важно сказать о том, что помимо инструментария нужен и концепт. Чем особенна и уникальна наша «мягкая сила»? Что отличает ее от «мягкой силы» других стран? Конечно, очевидно, что наша мягкая сила не может существовать в отрыве от задач, которые решаются с помощью «жесткой» и «острой силы». Такая страна как Россия должна и будет использовать в комплексе весь свой арсенал. При этом стоит четко понимать, что при всей важности вопросов культуры, русского языка в рамках российской «мягкой силы», которые являются действительно ее стрежневыми элементами, думаю все же, что наша политика в области soft power должна быть более многогранна, должна учитывать тот большой вес, который Россия имеет в мире. Следовательно, она должна строиться на таких важных моментах как обеспечение безопасности, вернее, объяснении роли России как гаранта безопасности от целого спектра вызовов, от диктата сверхдержав до международного терроризма. Еще одна важная компонента – это традиционализм и консерватизм. Конечно, вы можете сказать, что в самом российском обществе далеко не так сильны позиции консерваторов, что консерватизм, по сути, во многом западное явление, что клерикализм вовсе не поддерживается российским большинством, но я имею в виду даже не это, а ответ на вопрос — хотите ли вы жить в Европе, где нет матери и отца, а есть «родитель номер один» и «родитель номер два». Хотите ли вы жить в условной Европе Макрона и Бориса Джонсона или нет? Я думаю, что в этом отношении России есть что предложить, ибо раздражение ультра-либерализмом, вступившим вместе с современным капитализмом в долгосрочный кризис, очевидно.
— Кстати, я хотел бы напомнить, что американцев, «гринго», соседи тоже не любят. Или soft power это совсем не про любовь? И наши пожелания – чтобы соседние «маленькие страны» считались с интересами России, лишний раз не хамили, и при этом любили Россию и русских – чрезмерные и невыполнимые?
— Совершенно верно, несмотря на колоссальные средства, вкладываемые в мягкую силу, несмотря на огромные традиции публичной дипломатии, которые в США назывались до конца ХХ века культурной дипломатией и вели начала еще с XIX века, сегодня во многих уголках мира раздражение действиями США накапливается. О чем это говорит? На мой взгляд о том, что простое вкачивание средств – это не панацея, а смыслы нуждаются в постоянной модернизации. Когда пропал второй полюс в лице СССР, постепенно продвижение США в образе стражей демократии стало вступать в противоречие с традициями других цивилизацией, практикой разных регионов и стран. Все это сказывается все больше. Однако до сих пор «мягкая сила» США, несмотря на все ее издержки, не сказал бы, что супер-эффективна, но, по крайней мере, более многогранна и способна оказать более комплексное воздействие на реципиента, чем у любой другой крупной страны.
Хотел бы также отметить, что «мягкую силу» мы часто соотносим с именем Джозефа Ная (профессор Гарвардского университета, первым ввёл в оборот понятие «мягкая сила» в 1990 году – ред). Конечно, это верно, но заметьте, что и в СССР была «мягкая сила», гораздо более эффективная, чем та, что есть сейчас у нас. Особенно эффективной она оказывалась там, где были условия для ее применения, в тех регионах, куда мы несли антиколониализм, равенство, гуманитарную помощь. Там же, где мы изначально воспринимались враждебно значительной частью общества и элит, например в межвоенный период, зачастую даже такие важнейшие вещи, как память об освобождении от «коричневой чумы» не являлись предохранителем от протестов. Во многих странах Центральной Европы протесты периодически возникали начиная с конца 40-х годов и зачастую приводили к силовому подавлению А все потому, что страны эти до второй мировой войны были настроены негативно к СССР и переломить эти тренды, как справедливо пишет исследователь этого вопроса А.Фененко, не удавалось.
— Абсолютно согласен с вами. Хотя наших соотечественников за рубежами осталось не так много, особенно, если, например, говорить о Южном Кавказе, все равно, и в ближнем зарубежье и в дальнем – это наш уникальное богатство. Не думаю, что это разменная монета, в конце концов, политика в последние годы довольно существенно изменилась, но пока эффект от этих перемен недостаточный. Но дело в том, что Россия не только должна оказывать поддержку соотечественникам в зарубежных странах, но и содействовать обустройству тех, кто хочет вернуться в Россию. У нас с этим есть проблемы. И хотя в последнее время и на этом направлении тоже есть подвижки в правовом плане, хотелось бы надеяться, что программа и региональные программы переселения будут более действенны. Но делать все нужно гораздо быстрее.
Что касается моего опыта, то только что мы силами Института постсоветских и межрегиональных исследований провели в Российском государственном гуманитарном университете совместно с Фондом поддержки и защиты прав соотечественников, проживающих за рубежом очередную образовательную программу для соотечественников из стран постсоветского пространства в РГГУ. Так что действуем по теории малых дел, которые в итоге могут оказаться вовсе не малыми.
При этом для меня лично русский мир – это идея полиэтничной цивилизации. Ее существование невозможно в отрыве от российской государственности.
Было бы неправильно сводить «русский мир» только к владению русским языком. Нашими соотечественниками могут быть представители разных национальностей. Но главное, чтобы они связывали себя с Россией и ее культурой.
— И напоследок — как вам такая теория. Русская цивилизация переживает закат. Он может быть мягким, долгим и красивым, но Россия, Москва больше не являются тем магнитом, который веками притягивал, собирал вокруг себя другие народы. Не обязательно добровольно они притягивались. Кого-то в империю тащили силой. Но и сил у русских теперь маловато. Да и в морально-этическом плане Россия, её элита никак не пример для подражания. Всё это можно описывать в разных терминах, объявлять виноватыми тех, других или третьих. Или вовсе американцев. Но суть, сердцевина явления именно такова. Что скажете? Стройная ведь теория.
На мой взгляд, для изменения положения нужно, во-первых, кардинальным образом изменить в стране экономическую и социальную политику, перейти к левому курсу, курсу демократического социализма с многоукладной экономикой, курсу, направленному на выравнивание социальных диспропорций и социального неравенства, которое сегодня является одной из важнейших проблем. Во-вторых, нужен кардинально иной подход к производству, развитию промышленности. Понятно, что это должна быть новая индустриализация с учетом приоритета высокотехнологичных секторов, а такая индустриализация влечет за собой изменение геоэкономической концепции развития страны. В-третьих — должна быть опора на ценности безопасности и обеспечения возможности суверенного выбора соседних с Россией стран. В-четвертых, новый курс, и я об этом сказал выше, должен сочетаться с неприятием распада традиционных устоев — семьи, родительства и т.д., нужен своего рода суверенитет души от всех воздействий ультралиберализма, предохранитель от глобалистской унификации. При этом Россия должна быть активна как в проведении такой политики, так и в донесении ее до мира и своих соседей. Тогда, думаю, в долгосрочной перспективе наше влияние заметно усилится.
Источник zonakz.net