Куандык Бишимбаев рассказал Forbes Kazakhstan, чем можно заменить нефть в качестве драйвера роста, как девальвация стимулирует инвестиции и почему самозанятые – не проблема, а ресурс. F: В правительственном прогнозе социально-экономического развития до 2021 года несколько странно выглядят показатели базового сценария на 2016–2019. Три года подряд ожидается Brent по $35 за баррель, хотя уже сейчас его цена находится в коридоре между $40 и 50. Но еще более удивительно, что при этом все равно прогнозируется рост экономики на 0,5% в 2016, на 1,9% в 2017 и на 2,1% в 2018. Хотелось бы понять, за счет чего?
– Согласен, что по нефти наш прогноз суперконсервативный. Но мы видели, как 2015 начался с $90 за баррель, а в январе 2016 стало $27. Среднегодовой прогноз тогда был $30. В минувшем июне цена выросла до $50, но в июле опять снизилась почти до $37, в августе вновь начала расти и пока стоит на уровне $46–47. Сказать точно, где она будет через год-два, не может никто.
Закладывая сейчас высокую цену на нефть, мы автоматически должны были бы заложить более высокие доходы, а значит, и более высокие расходы. Если завтра цена окажется ниже прогноза, у нас либо возникнут расходы, не обеспеченные доходами, либо нам придется увеличивать дефицит бюджета через заимствования на внутреннем рынке.
Что касается прогноза роста ВВП, то он связан с увеличением объемов добычи нефти. В этом году добыча ожидается на уровне 75,5 млн тонн, при том что первоначальный прогноз был 74 млн тонн. Снижение прогноза (в 2015 Казахстан добыл 79,5 млн тонн. – F) было обусловлено тем, что мы ожидали среднегодовую цену в $30 за баррель, а старые месторождения при такой цене не могли поддерживать свои объемы добычи. В реальности ситуация сложилась несколько лучше. Пока среднегодовая цена находится в районе $40,2 за баррель, поэтому мы ожидаем в этом году 75 млн тонн с действующих месторождений, плюс 500 тыс. тонн до конца года добавит Кашаган. Благодаря этому доходы бюджета без трансфертов составят порядка на 400 млрд тенге больше, чем в 2015.
В 2017 Кашаган добавит еще 4 млн тонн, то есть получится 79,5 млн тонн – это существенный прирост, уровень 2013–2014. В 2018 ожидается 84–85 млн тонн. Это и дает прирост экономики в 2017–2018 даже при $35 за баррель.
F: В таком случае почему S&P, подтвердив рейтинги Казахстана, оставил прогноз негативным и ожидает нулевой рост в этом году, ссылаясь на стагнацию и даже некоторое снижение добычи?
– У рейтинговых агентств всегда крайне консервативные оценки, они отслеживают риски. Что касается сентябрьского отчета S&P, встреча у нас была в июле, то есть они взяли данные за шесть месяцев. По сути, отчет отображает ситуацию, зафиксированную 1 июля. В июне, впервые за год, экономика вышла в положительную зону, но очень незначительно, на 0,1%. В июле же мощнее заработала программа «Нурлы жол», что дало рост на 0,2%, в августе – уже на 0,3%, по году ждем 0,5%. То есть жилищные, инфраструктурные проекты начали работать во второй половине года, а S&P этого не «поймал».
От двух до пяти
F: Согласно последней статистике, с 1 января цены производителей выросли на 13%, а инфляция – всего на 5,4%. Разница – это отложенная инфляция, поскольку производители импортозависимы по оборудованию и сырью, а власть различными, в том числе нерыночными, методами ее сдерживает. В итоге гораздо выгоднее вместо модернизации продолжать использование ручного труда, оплата которого практически не выросла. Какие приоритеты сейчас у правительства: стимулировать увеличение темпов экономического роста одновременно с внутренним потреблением или, затянув пояса, пережить без потрясений тяжелые времена?
– Рост в 2,5% в течение пяти лет, отраженный в базовом сценарии - это то, что в состоянии дать добывающая отрасль в ближайшие годы. То есть она может поддерживать сегодняшний уровень благосостояния (с учетом роста населения), но драйвером роста уже не будет. Но это, как я уже сказал, консервативный прогноз, не отражающий те меры, которые мы планируем предпринять, чтобы выйти на 5% в среднем.
На одном из совещаний президент дал ряд новых поручений по переходу от антикризисной системы вливания в экономику государственных денег к построению новой экономической модели, способной ускорить темпы роста.
Первое – надо активизировать инвестиции в экономику из частных источников. Когда курс более или менее стабилизировался, стало понятно, в какую сторону эволюционирует денежно-кредитная политика, наконец-то начало просыпаться банковское кредитование. Рост очень маленький, но с большим охватом сегментов. И эту частную инициативу следует поддержать. По итогам восьми месяцев года частные инвестиции в экономику составили 4,6% к ВВП. Когда мы росли по 10% в год, они превышали 30% к ВВП, то есть поступления снизились в 6 раз по сравнению с докризисным периодом. Задача – увеличить этот показатель хотя бы до 10–15%.
После девальвации и стабилизации курса наши активы стали интересны как для иностранных, так и для внутренних инвесторов. Фактор обесценения, конечно, плох, но, с другой стороны, когда все так сильно дешевеет, есть смысл инвестировать. Думаю, сейчас, когда развеялись ожидания, что нефть вот-вот вернется к $100 за баррель, казахстанские активы обрели свою настоящую цену. В итоге за первое полугодие приток иностранных инвестиций вырос почти в 5 раз – до $5,7 млрд c $1,2 млрд в прошлом году. Только от международных институтов развития (ЕБРР, например, работает с бизнесом напрямую, без участия правительства) привлечено кредитных линий для МСБ порядка на $400 млн.
Второе – надо, чтобы банковский сектор вновь начал финансирование инвестиций, то есть необходимо работать над снижением ставки. А это обязывает нас снижать инфляцию, она теперь ключевой показатель для стимулирования инвестиций. Плюс нужно вплотную заняться проблемой «плохих долгов» банковской системы. Предыдущие попытки ни к чему не привели, и сейчас Нацбанк готовит определенный план действий для обсуждения в рамках правительства.
Третье – приватизация. Для стимулирования экономического роста нужно не только привлечь новые инвестиции, но и эффективно задействовать уже имеющиеся. Понятно, что национальные компании не всегда самые эффективные. Кроме того, они связывают государственные ресурсы, которые можно было бы направить в образование, социальную сферу, на развитие инфраструктуры. Мы должны снизить долю государства в экономике. По срокам для компаний первого списка «Самрук-Казыны» это будет, скорее всего, второе полугодие 2017 года, когда будет запущена биржа МФЦА.
F: Правительство критикуют за то, что приватизация проводится в момент максимального падения цен на активы.
– Продать дороже не цель приватизации. Цель – разгрузиться, высвободить государственные ресурсы и дать возможность частному бизнесу развиваться. Государство должно создать инфраструктуру для бизнеса, а не само им заниматься. По нашим подсчетам, за восемь месяцев 1 тенге инвестиций в инфраструктуру привел 9,3 тенге в жилищное строительство. Мы должны расчистить поле: во-первых, снизить долю государства в экономике с 30 до 15% и, во-вторых, убрать ограничения, административные барьеры. Привести в порядок банковскую систему, перезапустить фондовый рынок, вывести на него интересные активы, стабилизировать кредитование, взяв под контроль инфляцию, чтобы проценты были не, как сегодня, 16–17%, а в пределах однозначной цифры – это и есть наш план.
Кроме того, министерство работает над новым Налоговым кодексом.
Из тени – в свет
F: Бизнес с подозрением отнесся к налоговой реформе, считая, что она направлена на то, чтобы выжать из него побольше в период снижения поступлений от нефти.
– Это не так. Наша цель – повысить налогооблагаемую базу за счет ненаблюдаемой экономики, доля которой составляет примерно 25–30%.
Сейчас у бизнеса, который платит налоги, нагрузка в пределах 20–25%, у получающих какие-то льготы – 10%, у предприятий сырьевого сектора – за 30%. Для них никто нагрузку повышать не собирается. Более того, мы думаем о снижении нагрузки на добывающий сектор, потому что при нынешних ценах предприятия не имеют возможности инвестировать в разведку, в развитие новых проектов. Изучаем опыт других нефтяных стран, например Норвегии. Пока есть идея снизить нагрузку на новые проекты.
Определенных шагов требует от нас вступление в ВТО, в части принципов, направленных на соблюдение нейтральности налоговой системы. У нас есть некоторые виды налогов, от которых освобождаются какие-то товары, что нарушает принцип нейтральности. В связи с этим ряд налоговых льгот в новом кодексе придется отменить: что-то перестанет действовать с 1 января 2017, что-то – с 1 января 2018. Это коснется целых секторов, например аграрного, где спецрежимы снижают выплаты примерно на 70%. Придется найти какие-то альтернативные механизмы, которые бы соответствовали нормам ВТО. В мире это обычно субсидии, которые могут носить монетарный или немонетарный характер.
F: Участники состоявшегося в этом году казахстанско-грузинского бизнес-форума были впечатлены налоговой системой Грузии, где всего шесть видов налогов и очень простая система расчета. Говорят, это дало и существенное высвобождение государственных ресурсов за счет сокращения штата налогового ведомства.
– Не думаю, что у нас сложная система или высокий уровень нагрузки по сравнению с Грузией. Например, в Казахстане один из самых высоких в мире порогов по освобождению от уплаты НДС – 64 млн тенге, $400 тыс. по старому и более $200 тыс. по новому курсу. Средний порог в других странах – $30 тыс., ну, может, $50–70 тыс.
Территории роста
F: Раньше основная доля инвестиций шла в сырьевой сектор. Что привлекательно сейчас? Почему, несмотря на многолетние вливания в ПФИИР (сейчас президент поручил выделить еще 112 млрд тенге), получился такой небольшой выхлоп – всего 0,8% роста обрабатывающей промышленности за восемь месяцев?
– Обрабатывающая промышленность больше всех пострадала в 2015. И то, что этот сектор продолжает расти и набирать обороты, несмотря на низкий потребительский спрос, прошлогодний шок от диспаритета и последующей обвальной девальвации, говорит о его жизнеспособности. Это сектор, способный создавать экспорт, поэтому он очень интересен для инвестиций.
Сейчас появилась дорога в Иран, и иранский бизнес ищет активы в Казахстане. Во время работы в «Байтереке» я сопредседательствовал в Казахстанско-иранском деловом совете, и практически сразу после снятия санкций мы подписали соглашения торгово-инвестиционного характера почти на $1 млрд, из них с контрактами – на $500 млн. Например, в этом году у нас упало производство железной руды, но при этом выросли производство и экспорт стали – это дал Иран. Туда же идут наши цемент, арматура, продукты питания.
Россия тоже рано или поздно восстановится – уже сейчас ее экономика чувствует себя лучше, чем ожидалось в момент введения санкций.
Второй сектор – транспорт и транзит, все, связанное с экспортом из Китая в Европу, страны Ближнего Востока и Африки. Теперь Казахстан соединен железной дорогой с Китаем, Туркменистаном, Ираном, с выходом в порты Персидского залива. Железнодорожный путь с юго-востока Китая до Ирана сегодня составляет 14 дней. Морской – порядка 30 дней. Конечно, железнодорожный дороже, зато не надо замораживать деньги в товаре на 30 дней, выходит экономия на скорости товарооборота. За последние четыре года контейнерный транзит из Китая в Европу через Казахстан увеличился в 100 раз. Требуются инвестиции в страхование, перевалку, информационные системы, позволяющие отслеживать груз и скорость пересечения границ: все это поле для частного бизнеса.
Третье – агропромышленный комплекс. Последние договоренности, достигнутые во время визита президента в Китай, показывают, что сосед готов открыть свой бездонный рынок для наших продуктов.
F: Для инвестиций в АПК иностранному инвестору нужны гарантии в виде собственности на землю. Но поправки в Земельный кодекс заморожены.
– Да, идея была в том, чтобы поднять инвестиционную привлекательность сельхозземель как актива, чтобы был какой-то коммерческой оборот. Однако общество отреагировало негативно. Но, думаю, к этому вопросу мы еще вернемся.
F: Несмотря на некоторые признаки улучшения общей ситуации, реальные доходы населения, подкошенные девальвацией, продолжают падать. Как правительство собирается стимулировать внутренний спрос?
– Любой экономический рост связан с обилием того или иного ресурса. Рост казахстанской экономики по 10% с начала 2000-х в основном был связан с большими коммерческими обнаружениями – Кашаган, Карачаганак. Если в 1990-х добывалось 20–25 млн тонн, то к 2007 – 82–83 млн. То есть, чтобы экономика росла быстро, нужно иметь ресурсы – финансовые, материальные, возможно земельные, трудовые. Развитым странам рост обеспечивают новые технологии.
Например, когда-то у нас было 2 млн га орошаемых земель, но в течение последних десятилетий часть из них была утрачена. При этом урожайность и доходность 1 га орошаемой земли в несколько раз выше, чем богарной. Надо инвестировать, чтобы этот ресурс вернулся в экономический оборот.
Другой ресурс – трудовой капитал, политика производительной занятости, которая увеличивает доходы населения и внутренний спрос. У нас 2,5 млн человек считаются самозанятыми. Из них, по нашим оценкам, почти 500 тыс. человек – устойчивая прослойка микробизнеса. Таких людей должно стать больше, один из инструментов – микрокредитование. Еще есть сезонные рабочие – в сельском хозяйстве, строительстве. Им надо дать постоянную занятость, ключ к которой – профессиональный навык либо образование. С 2017 начинает работать проект бесплатного профессионально-технического образования для всех. Наконец, самая большая часть – это сельчане, живущие за счет личного хозяйства, близкого к натуральному, поскольку нет элемента торговли. Для торговли нужна инфраструктура, надо создать ее. Сейчас Минсельхоз организует заготовительные и сервисные кооперативы, которое в каждом селе могли бы принимать молоко, мясо, шкуры и доставлять после первичной переработки до заводов и комбинатов.
По оценкам McKinsey, если мы сможем таким образом поднять производительность 80% наших самозанятых до средней по экономике, то в течение пяти лет это даст дополнительный прирост ВВП на уровне 4–4,5%. Без дополнительной нефти и прочего.