Бюджет Казахстана, его экономическое и в немалой степени политическое благополучие напрямую зависит от цен на нефть. О том, какие фундаментальные факторы влияют на нее, будет ли цена на нефть расти или падать и до каких пределов, а также о том, чего следует ждать Казахстану и какие проблемы решать, Kursiv.kz побеседовал с управляющим директором канадской консалтинговой компании REnergyCO (специализируется на аналитике в нефтегазовом секторе) Дмитрием Лебедевым. – Дмитрий, в своем прогнозе, который вы дали в конце декабря 2014 года, вы говорили, что в марте нефть может стоить и $40 за баррель. А происходит наоборот: цена на нефть растет. Но если посмотреть прогнозы, диапазон оценок варьируется от $25 до $200 за баррель. Что сейчас происходит с ценой?
– Никто этого толком не знает. Люди жалуются на финансовых игроков, на всех подряд. Я думаю, период волатильности будет продолжаться. Не исключено, что мы увидим и $40, я видел, GoldmanSachsпрогнозировал и $32, но я не вижу предпосылок, что это может быть. $40, возможно, в марте и будут протестированы.
– Почему именно в марте?
– Заканчивается отопительный сезон и начинается летний водительский сезон. Поэтому март – это тот месяц, когда на рынке есть избыточное предложение.
– А когда НПЗ отправляются на ремонт? Разве не в феврале?
– Нет, они, как правило, идут в низкий период – в апреле. Может, в разных странах по-разному, впрочем. Апрель – это месяц перед скачком потребления. Но надо понимать, что в США ремонты не привязаны к какому-то определенному месяцу. Кроме того, ремонтные циклы в США могут составлять два года.
– А посевная?
– Посевная – это явление, о котором говорят только в России и Казахстане. С точки зрения дизтоплива проблемы никакой здесь не вижу, потому что на всех российских заводах можно снизить производство дизеля в три раза, и его все равно будет хватать. Другое дело, что Казахстан несамодостаточен в производстве бензина, поэтому возможны различные ситуации и по бензину, и по дизелю, потому что они зависят от экспортного рынка РФ. А на экспортном рынке РФ работают «ножницы Кудрина» - разница между текущей ценой и экспортными пошлинами, которые устанавливаются на месяц. И сейчас они низкие, потому что в январе цены на нефть были низкие.
– Но давайте вернемся к цене.
– Что касается цены, я не согласен, что ситуация – обратная тому, что я говорил. В январе уже было $40. Вопрос в том, возвращается ли нынешняя тенденция по росту цены устойчивой curve – находится ли она в восстановительном тренде. Я лично так не думаю, потому что сейчас происходят некоторые события, которые влияют на нефть. Например, забастовки на американских НПЗ.
– А разве НПЗ работают не по толлингу? Каким образом они привязаны к цене на нефть, чтобы на нее влиять?
– Толлинг – это в Казахстане. Он присутствует даже не на всех российских заводах. Но тот же «Лукойл» от этой схемы отказались. Но вообще это неправильно: НПЗ – это не толлинг, это полноценный бизнес: он покупает нефть по одной цене, перерабатываете и продаете по другой цене, а живете на маржу, если она позитивная. Толлинговые схемы – это возможность снизить налоговую базу или где-то что-то стянуть, но это ни в коем случае не экономический инструмент. Что же касается американских НПЗ, то они, наверное, должны оказывать понижающее давление на цену: если НПЗ не перерабатывает нефть, он ее не покупает, значит, нефти на рынке становится больше для остальных. Но, возможно, действуют беспокойства, связанные с инфраструктурой: если нефть не поставляется на НПЗ, значит, кто-то не может ее производить. И остановка мощностей на одном из сегментов цепочки может привести к возникновению узких мест и сокращению производства. Например, если завтра перекрыть трубу Атырау – Самара, сразу 15 млн тонн надо будет прекратить добывать. И Россия также работает «с колес». И если санкции приведут к тому, что экспорт из России сократится, вся индустрия, которая связана с добычей нефти, просто встанет.
– Пример Ирана подтверждает этот тезис? Им тоже запретили экспорт…
– Когда европейцы отказались от иранской нефти, и Иран переключался на Китай, их добыча упала. Правда, несущественно: 15-20% по сравнению с последним пиком.
– Какие еще факторы, кроме забастовок на НПЗ, фундаментально влияют на цену на нефть?
– Сокращение количества буровых в США. Оно сократилось на 31% по сравнению с февралем 2014 года.
– А по миру?
– По миру это не так существенно, потому что по миру буровых не так уж и много. Например, в Саудовской Аравии не надо столько бурить, потому что у них высокодебетные скважины с высоким пластовым давлением. Это скважины, которые можно быстро ввести в производство их «Экономист», на мой взгляд, вполне удачно назвал swing-capacity– мощности, которые можно быстро вводить. Осложняющим фактором станут лицензионные обязательства: если они лицензию получили на бурение, они все равно будут бурить. В Америке бурится около 100 млн метров. Если сравнить эту цифру с Россией, где бурится около 20 млн метров и с Казахстаном, где бурится 4 млн метров – это совершенно другие показатели. Сейчас в Америке пик добычи. То, что было пробурено летом 2014 года, будет работать. Временной горизонт, на который мы смотрим, – это полгода максимум.
– То есть если летом бурится скважина, то зимой рост притока заканчивается?
– Да.
– Как долго идет стабильная добыча?
– Как только заканчивается рост, начинается падение.
– И каждый год надо бурить заново?
– Да.
– При каком уровне цены на нефть американские месторождения остаются рентабельными?
– Как и всякие месторождения, сланцевые имеют определенный ценовой порог, ниже которого инвестиции не имеют смысла. И в каждом отдельном случае этот ценовой порог разный. Судя по прессе, рентабельными сланцевые месторождения в США становятся в широком диапазоне от 45 до 80 долларов за баррель. Плюс есть технологические особенности: если на обычном месторождении скважина работает 10–15 лет, то на сланцах 80% добывается уже в первый год.
– О какой глубине идет речь?
– Основная масса – порядка одного километра.
– То есть это не глубина 7 км и более?
– Но надо учитывать, что это горизонтальное бурение, поэтому скважина глубиной в 1 км может быть протяженностью 5–6 км.
– Изначально сланцевые месторождения – это газ. Почему переключились на нефть?
– После обрушения цен на газ в 2010–2011 годах, нефтяники переключились на добычу нефти из сланца и газ превратился в побочный продукт, что и продолжает негативно сказываться на его ценах. Количество буровых на газ снизилось с 1000 тогда до 400 сегодня.
– Вы говорили, что восстановление цен до $80 произойдет в течение примерно двух-трех лет. Верно?
– Да, я по-прежнему так считаю.
– Как вы считаете, насколько вероятна конспирологическая версия о том, что Россия договаривается с Саудовской Аравией о том, что Россия сдает свои политические позиции по Сирии, а взамен Саудовская Аравия сокращает добычу, чтобы цена поднялась?
– Я думаю, что это не так. С Россией сейчас вообще никто договариваться не будет. Саудиты не оказывают того влияния на цены, которое, возможно, они хотели бы. Чтобы влиять на цену, им надо сократить добычу. А таких заявлений я пока не видел. Поэтому сложно об этом говорить: это такой же миф, как то, что саудиты договорились с США, и цены упали.
– Почему? Это миф? Если да, то лучше проговорить эти вещи вслух.
– Хорошо. Сговора быть не может, потому что нынешняя ситуация – это результат сложившегося баланса. Про падение цен на нефть до $40 (магическая цифра, наверное) аналитики говорили уже давно. Оно складывается из нескольких объяснимых вещей, и объяснять их сговором нет никакого смысла. Во-первых, сократил рост потребления Китай, в Китае сокращается рост ВВП. Плюс у них сократилось потребление нефти на единицу ВВП до общемирового уровня. Еще буквально 5 лет назад они тратили втрое больше. А сейчас рост спроса прекратился.
– Когда именно?
– В 2012-2013 годы. Когда Китай вышел на 7% роста ВВП.
– Если сопоставить уменьшение экономического роста в Китае, почему же продолжался сланцевый бум в США? Если было понятно, что наращивание объемов производства приведет к падению цены?
– Просто потому, что цены на нефть были высокие. И даже с учетом сокращения буровых, которое сейчас происходит, деятельность не останавливается, никто же не будет закрывать эти скважины. Бум происходит. И как только цена поднимется обратно до $80–100, проектыв силу своей специфики будут быстро вводиться в строй.
– И опять обрушат цены…
– Да. Некоторые говорят, что в долгосрочном периоде, в течение пяти лет, доллар будет $40. Но нефть не будет $40. Я думаю, основной вопрос будет в таких странах, как Россия, Иран, Венесуэла, Казахстан, и нефть будет в ближайшие годы –$60-80. Потом цена будет ползти, ползти, ползти, через пять лет она будет $100. Но это будут уже не те $100, нежели сегодняшние. Выйдет, побудет на этом уровне, а потом пойдет вниз.
– А $200 за баррель?
– Возможны. Вопрос в том, в какой временной перспективе.
– Цена на нефть – это больше политическая величина или экономическая?
– Правильный вопрос. Это смесь. В Америке – это, прежде всего, экономический вопрос. В Саудовской Аравии или России – политический.
– Но ведь цена на нефть – мировая величина.
– Вот именно поэтому и получается смесь политики и экономики. Нынешнее падение цен как раз связано с тем, что экономика на какое-то время переборола политику. Потому что если мы выбросим все аспекты политические из добычи нефти, то в ближайшие 50–75 лет нефть должна добываться только в Саудовской Аравии. Если бы существовало общемировое правительство, именно так и было бы.
– Но это уже умозрительное допущение.
– Только в части единого правительства. А в части экономической цены – вовсе нет. Экономическая цена нефти всегда складывается из стоимости последнего барреля. И если у вас есть 90 млн баррелей, цена должна определяться по последнему. Сейчас этой справедливой цены нет и в ближайшем будущем не будет. Просто потому, что Саудовской Аравии, к примеру, совершенно неинтересно снабжать весь мир по экономической цене на нефть – $10 за баррель. Им же жить надо, а кроме нефти, других продуктов у них нет.
– Вы не могли бы коротко охарактеризовать ситуацию в основных странах, которые фундаментально влияют на нефтяной рынок?
– Северная Америка находится в ситуации привыкания к низким ценам на нефть. Происходит массовое сокращение по капзатратам. Сокращаются планы по инвестициям на этот год. И даже если завтра нефть станет $200за баррель, ситуация сильно не поменяется, и добыча в рамках действующих лицензий и регулирования будет сокращаться. Это уже приводит к тому, что цена на нефть немного подросла. Если по всей Северной Америке падение составило 31%, то отдельно Канада сократила количество буровых на 43%. США – на 26%. Канада отреагировала более драматично.
– С какими показателями по добыче США и Канада закончили 2014 год?
– Америка догнала по добыче нефти Россию, добывая более 10, ближе к 11 баррелей в сутки. Рост составил 13,5%. Россия стоит на первом месте по производству. Саудовская Аравия была на втором месте, сейчас она уступила позицию Америке. Но это безобразие скоро закончится, потому что при нынешних ценах бурить не будут. Саудовская Аравия нефть удерживает и будет удерживать, потому что это соответствует их стратегии: на 2-3 года затормозить инвестиции в новые технологии. Они относятся к тем же сланцам. Логика простая: чем больше люди бурят, тем совершеннее становится бурение. Чем больше в это вкладывается инвестиций, чем дольше стоят высокие цены, тем больше они начинают ее извлекать, меняется экономика сланцевой нефти.
– Поясните, пожалуйста.
– Раньше считалось, что точка безубыточности для сланцевой нефти находится на уровне $80 за баррель. Теперь выясняется, что можно и дешевле: от $25 до $50 по большинству проектов. То же самое с канадскими песками: раньше считалось, что точка безубыточности находится на уровне $80 за баррель. А теперь выясняется, что можно выходить на безубыточность при $60 и ниже. Еще один немаловажный фактор, но уже со стороны потребления: низкая цена на нефть ведет к большему потреблению топлива. Сейчас автоконцерны стремятся минимизировать расходы бензина на единицу перемещения веса. Этот показатель в среднем падает сейчас со скоростью 4,3% в год. То есть не только пользователи пересаживаются на малолитражки, но и автомобильные компании в условиях высоких цен на нефть добиваются все большей эффективности своих двигателей. И эти инвестиции нужны, когда ты борешься за потребителей. А когда цены низкие, пользователи меньше внимания уделяют экономичности, люди пересаживаются на автомобили большего размера. Вот, личный пример: если год назад я в Канаде заливал 50 литров и платил $80, сейчас я плачу $50. Поэтому я бы думал, что Саудовской Аравии, учитывая эти факторы, выгодно удерживать цены низкими на протяжении хотя бы 2–3 лет. Но это будут не $25. Может быть, но случайно, на один день. А вот $50–60 – мне кажется, они смотрят на цену на нефть именно таким образом. А что касается того, что будет происходить, к концу года может быть и $65–75, следующий год $80 и так далее.
– А другие страны?
– Россия. Мне пока непонятно, что будет происходить в России. Пока я думаю, что добыча немного просядет, но ненамного. Вероятнее, это будут все те же 10,5 млн баррелей в сутки, может, упадет на 3–4 процента в этом году.
– Может ли быть такое, что Россия захочет сделать то же, что саудиты, и застолбить за собой долю рынка?
– Нет-нет, никак.
– Почему?
– Россия – производитель относительно дешевой нефти. Но эти времена относительной дешевизны проходят. Для того чтобы Россия что-то могла застолбить, она должна уметь наращивать добычу не такими темпами, какими она наращивает. В России главная задача – не нарастить, а удержаться на достигнутом в тех условиях по налогообложению, который существует в России, когда при цене в $100 компании платили налогов $70. Если завтра в России полностью поменяется налоговый режим и другие факторы, это займет около 5–10 лет. Но в нынешней ситуации изменить налоговый режим в принципе невозможно по той простой причине, что в России иначе просто не будет денег, этот поводок ослабить нельзя. Какой-то рост по политическим соображениям возможен, да, но он не будет большим – 1–2% максимум. Поэтому объективной борьбы за долю на рынке быть не может. Плюс геология месторождений и технология извлечения не позволяет значимо нарастить добычу. Если в Саудовской Аравии это фонтан, который можно прикрыть, в России это механизированная добыча. А механизированная добыча практически не допускает никакой гибкости в объемах. Вода закачивается, вода с нефтью выкачивается, это нужно делать постоянно, нет возможности скважины закрыть и добывать потом. Основная проблема, которая может возникнуть, – что добыча может начать падать, вот такая угроза есть. Помимо технологических факторов надо отметить политический: отрасль в России гиперконсолидированна. Управляют ею… я лучше промолчу, как. Не для интервью это. Для того чтобы поддерживать те масштабы добычи, которые есть, надо бурить, надо инвестировать. Причем много. А денег этих нет и не будет. И взять их неоткуда. Если до конфликта на Украине можно было пойти на Запад и взять дешевый кредит, то сейчас этих возможностей все меньше и меньше, поэтому перспективы осмысленной борьбы за рынок выглядят крайне туманно.
– А Венесуэла?
– Там есть нечего.
– Но если они не будут добывать, нечего есть будет тем более.
– По Венесуэле вопрос в том, что непонятно, сколько они на самом деле добывают. Пишется, что в 2013 году было добыто 135 млн тонн, это 2,7 млн баррелей в сутки. Но нормальной статистики нет. Поэтому можно лишь предположить, что добыча останется на прежнем уровне или немного сократится.
– Хорошо. А Казахстан?
– Скорее всего, останется на прежнем уровне. Нет никаких предпосылок для того, что что-то должно измениться.
– Прогноз на 2015 год – 80,5 млн тонн.
– Было 80,8 млн тонн – снижение полпроцента. Ну, может быть. В Казахстане, как у вас принято, все зависит от политического решения. Сейчас у вас задерживается добыча в Актюбинской области на «Казахойл-Актобе» и «CNPC-Актобемунайгаз», который существенно снизил добычу из-за того, что им запретили жечь газ. Они не получили лицензии на сжигание газа. Если им завтра разрешат жечь газ, будет 82 млн тонн в год. И будет это или не будет, зависит от решения правительства. Или оно скажет: «Мы хотим больше нефти, чтобы пополнять наши доходы (что они, вероятно, скажут)», или «Ну, нет нефти – и ничего, мы потерпим». Хотя я подозреваю, что в Казахстане резервы не такие уж и большие.
– А проекты развития? ТШО с проектом будущего расширения, который находится сейчас на стадии согласования сметы? Карачаганак?
– ТШО в ближайшее время выйдет на свои объемы по 2012 году, заводы они свои отремонтировали успешно, выйдут на свои 27 млн тонн, будут добывать. КРО меня больше беспокоит, потому что у КРО могут быть проблемы, потому что Россия начинает пересматривать свои контракты со Средней Азией. А контракты после 2009 года у России и так были смехотворны: 10 млрд куб. метров брали у Туркменистана, 4 – у Узбекистана, в Казахстане – около 5 млрд куб. метров. То есть они 7 млрд куб.метров брали с Карачаганака и делали частичные поставки на востоке страны. У меня подозрение такое, что Россия может прикрыть Оренбургский ГПЗ для Казахстана, что печально скажется на производстве нефти и конденсата на Карачаганаке.
– В какой степени печально?
– Я думаю, что несильно. Не знаю, насколько они технически гибки, но будут, видимо, закачивать в пласт немного больше, и сокращение не будет значительным. Возможно, тот дополнительный миллион баррелей, который будет добываться на ТШО, будет нивелирован именно потерями по газу и конденсату на Карачаганаке. Поэтому я думаю, что Казахстан будет с прежними объемами, а потом цены подрастут, подоспеет Кашаган, и будет рост.
– У вас есть информация о судьбе второй фазы Карачаганака? О ней сейчас даже не вспоминают вслух.
– Еще в 2013 году выступал заместитель министра нефти и газа г-н Киинов и сказал, что роста производства газа на Карачаганаке не будет. Я думаю, что ситуация будет следующая: Россия как направление для роста поставок мертво. Хорошо, если она будет выполнять свои обязательства в полном объеме. И это реальный тормоз для развития Карачаганака, потому что этот газ надо куда-то деть. Та же проблема на «Казахойл-Актобе» и «CNPC-Актобемунайгаз»: им приходится жечь газ, потому что им некуда его деть. А чтобы его продать, нужны трубы. Поэтому Казахстану надо решать стратегический вопрос, который уже был давно озвучен и который надо было решать. Во-первых, газифицировать Астану и строить вторую нитку Бейнеу-Бозой и идти в сторону Китая. А больше этот газ утилизировать некуда.
– Но есть информация о том, что газа, который есть у Казахстана, недостаточно для того, чтобы наполнять им трубопроводы, не говоря о том, что его строительство полностью ляжет на бюджет.
– Эти размышления я бы отнес к непродуктивномупустомыслию. Основной вопрос, который надо решать Казахстану, это вопрос газа. Потому что «триллионное» месторождение, конечно, сложное, но на нем вполне можно добывать 50 млнкуб.метров, а не 17–18, которые сейчас добываются, при этом закачивая половину назад. Плюс полная мощность Кашагана тоже зависит от газа, который тоже надо куда-то девать.
– Так ведь в пласт собираются закачивать…
– После того, как закачали, его все равно придется обратно выкачать, он же там не исчезнет.
– Была мысль о том, чтобы строить газовые электростанции на западе Казахстана. Это может быть решением?
– Может быть, да. Причем не только на западе, и торговать этой электроэнергией, надо только понять, кому. Плюс не надо забывать про нефтехимию. Это все крупные проекты. Другое дело, что они требуют не только хороших инвестиций, но и хороших институтов – прежде всего, частной собственности. Но главный посыл – газ надо куда-то девать, в Россию его продавать не смогут, и это будет основным ограничителем роста добычи углеводородов в Казахстане. Это вопрос, который предстоит решить. Потому что европейский рынок Европа будет терять и тянуть трубу в Китай, чтобы заполнять его своим и только своим газом. Правда, строить его сложно, потому что делать это придется за свои деньги, а их в России неизвестно, хватит ли. Под нефть дали, а под газ – не дают. Алексей Миллер сам об этом сказал в ноябре 2014 года. Поэтому, кроме Китая и внутреннего потребления, я вижу разве что прикаспийское направление, но и тут не вполне понятно, будут ли возможности. Но запуск Кашагана вопросы по газу будет поднимать.
– Когда они решат вопрос с трубами?
– По Кашагану вопросов много: проблемы с технологией, почему трескаются, но логика подсказывает, что деньги будут возвращаться.
– Управляющий директор NCOC Стефан де Майе сказал, что проблема в субподрядчиках.
– Смотрите…Трубы поставляла компания «Сумитомо». И «Сумитомо» вряд ли могла произвести трубы не той спецификации, которые бы не выдерживали коррозию. И, вероятно, в некоторых местах трубы были положены не производства «Сумитомо». А насчет качества сварки – для укладки и сварки используются западное оборудование, все механизировано. Есть и еще один вопрос – цена нового трубопровода. $1,6 -3,5 млрддля того, чтобы проложить 200 км трубы – как-то эта цифра несколько смущает. Даже «Газпром» скромнее себя ведет: он всего $25 млрд хочет на «Силу Сибири».
Источник: Курсивъ